На протяжении последних нескольких тысячелетий все больше и больше власти и богатства концентрируется в руках все меньшего числа людей. Это в буквальном смысле слова лишает подавляющее большинство населения мира возможностей поистине формировать свою жизнь. Не имея достаточного доступа к ресурсам и будучи оторванными от земли, собирательства, охоты или производства своей собственной пищи, в материальной плоскости мы имеем ограниченные возможности выбора. Даже когда у нас есть внешние ресурсы, которые позволяют нам выбирать, диапазон доступных нам вариантов на очень конкретном и глубоком уровне ограничен. Я не знаю ни одного другого пути, который позволил бы нам изменить внешний и социальный уровень утраты силы и власти - помимо совместных действий. Каждый по отдельности не может изменить эти внешние обстоятельства. Мы имеем некоторую ограниченную способность изменять наше положение в рамках этой схемы, что отчасти объясняет порочную конкуренцию, являющуюся постоянной чертой нашей жизни. Конкуренция лишь усиливается с углублением капиталистического правления на планете. И даже эта ограниченная способность доступна лишь немногим.

Как будто бы этого было недостаточно, чтобы создать опыт беспомощности, поэтому у нас также есть два других слоя утраты силы и власти. Один - это наше разъединение друг от друга и от общества. Основываясь на своём многолетнем изучении разных источников, я придерживаюсь мнения, что наш вид эволюционировал как социальный, чтобы лучше функционировать в группах около 100 человек, приверженных общему благополучию всех в этой группе. На протяжении нескольких тысяч лет, быстрее в последние несколько сотен лет, все больше и больше людей стало оторвано от общества и оставлено на произвол судьбы - наедине с собой и ближайшими родственниками. Эта изоляция лишает нас творческого потенциала и жизнестойкости, которые приходят из опыта осознания себя частью большего.

Вторая, и последняя утрата силы и власти - это наше перенятое ощущение бессилия, обусловленное путём нашей социализации. Повиновение и стыд - это настолько сильные, ставшие нормой элементы в патриархальных обществах, в том числе в воспитании детей, что практически все мы были сформированы ими. Результатом этого является опыт неспособности быть агентами/авторами своей жизни, который зачастую еще глубже и шире, чем фактические внешние ограничения. Мы часто чувствуем, что наша жизнь не принадлежит нам.

Среди всего этого бессилия и опустошения у нас есть одна сила, которую абсолютно никто не может у нас отнять, даже в экстремальных обстоятельствах. Это сила выбирать, что мы сами себе рассказываем, трактовку - как мы понимаем, что происходит. Как мы понимаем, что происходит из момента в момент, и как мы смотрим на жизнь в целом. С того момента, как мы осознали, что обладаем этой силой, прежняя жизнь не возвращается. Этим нелегко овладеть, и, особенно в начале, эта сила может быть хрупкой. Тем не менее, даже когда мы её теряем, мы не можем уже полностью забыть, что знаем: с этим выбором приходит свобода.

Хотя на самом деле никто не может отнять у нас эту силу и власть, человеческая жизнь в большинстве современных обществ организована таким образом, чтобы сделать силу недоступной. Частью глубокой трагедии нашей жизни в патриархальных обществах является то, что социальный порядок поддерживается фантазиями, внедряемыми в нас через социализацию и через социальные мифологии. Хотя я и не верю, что наши мысли формируют внешнюю реальность, я полностью верю, что наши мысли определяют наши действия. Я использую приведенные ниже примеры, чтобы проиллюстрировать, как определенные сюжеты фантазии, существующие в настоящее время в США, оставляют нас либо пассивными, либо полностью сосредоточенными на индивидуальных решениях. Оба варианта играют непосредственную роль в поддержании капиталистического варианта патриархата белой расы, который подвергает опасности жизнь в целом.

• Нарратив пассивности и неадекватности занимают нас самоосуждениями, стыдом и сокрытием от других, удерживают нас от действий, от признания природы социализации и стремления освободиться от этого наследия. Действительно, один из способов, которым феминистки в США в конце 60-х и 70-х годов вызвали изменения, состоял именно в том, что они объединили женщин и поддержали широко распространенный сдвиг в базовом сюжете: женщины стали видеть социальное происхождение своих страданий, вместо того, чтобы видеть причиной этих страданий себя.

• Нарративы, которые делают других менее человечными в наших глазах, заставляют нас сосредоточиться на той или иной группе, а не на том, чтобы видеть сквозь социальные, культурные и структурные процессы, которые разделяют нас, и двигаться в направлении восстановления сотрудничества и коллективных действий. Особенно ужасной и болезненной главой в истории США является то, что сама история белой расы появилась в ответ на то, что европейские рабочие и порабощенные африканцы начали собираться вместе, признавая общий источник их угнетения. Угроза таких совместных действий и восстаний была достаточно велика, чтобы привести стоявшую у власти группу к предложению европейским рабочим “нарратива Белой Расы”, чтобы они отождествляли себя с теми, кто находится у власти, и поддерживали социальный порядок, вместо того, чтобы видеть общность с порабощёнными африканцами ради создания социальных перемен.

  
  

• Нарративы, которые изображают всех людей эгоистичными и опасными, если их не контролировать. Они заставляют нас сосредоточиться на выживании для себя, нашей ближайшей семьи или группы вместо того, чтобы признать искусственность дефицита и стремиться восстановить поток жизни и ресурсов. Весь проект под названием “капитализм” поддерживается миллионами и миллионами людей, которые боятся, что им не хватит, и что другие отнимут у них то немногое, что у них есть. Кроме того, массовая военная машина, к которой прибегают все патриархальные общества, требует создания рассказов (нарратива), которые делают ту или иную группу людей угрозой социальному порядку, нации или религии.

• Поскольку пассивность токсична для человеческой души, а также из-за всепроникающего культурного давления, многие из нас находят в этих нарративах нечто привлекательное, настолько привлекательное, что вместо пассивности возлагают на себя всю ответственность. В контексте США, например, мотивы самодостаточности, независимости и “взять себя в руки” уходят глубоко в прошлое. Такие нарративы в то же время преуменьшают ту степень, в которой мы находимся во взаимозависимых отношениях с другими людьми и то, какое влияние оказывает на нас их выбор, обстоятельства нашей жизни, наши социальное положение, место в мире, где мы родились, и множество других подобных структурных влияний. Давая нам ясное ощущение авторства своей жизни, они также часто удерживают нас от контакта, в суждениях о себе, когда мы не можем жить в соответствии с тем, что, как мы считаем, мы "должны" быть в состоянии сделать. Мы опасаемся собственной уязвимости, и заблокированы в нашем сострадании к другим людям. Такие сюжеты также поддерживают статус-кво; они буквально играют на руку капитализму, оставляя каждого из нас на произвол судьбы, без мицелия общины, от которого предки были зачастую оторваны силой, чтобы установить капитализм.

• Даже те аспекты рамок, которые я предлагаю здесь, - то, что мы можем выбрать нарратив, которые мы придумали себе, - могут размыться в точку зрения, делающую нас полностью ответственными за все, что с нами происходит, и удерживает нас подальше от связи или социальной критики. Иногда это связано с нашими мыслями. И тогда мы утверждаем, например, что если мы больны, то потому, что мы верим, что заслуживаем этого. Сосредоточение внимания на нашем мышлении как движущей силе перемен в мире, опять-таки, заставляет обратить наше внимание внутрь и дает нам, как это ни прискорбно, достаточно поводов ругать себя за то, что мы недостаточно позитивны, или навлекаем на себя ту или иную беду.

Я считаю, что наша социальная реальность сложна и содержит множество связей. Это тоже нарратив, которые я выбрала для себя. Как и все истории, я не знаю, правда ли это. Даже во время написания этой статьи, взаимодействия, окружающего процесс редактирования, я поняла, как много у меня было полусознательных мыслей о том, что мой внутренний нарратив будет единственным, который имеет смысл принять, как только мы осознаем выбор это сделать. Я благодарна, как всегда, за любую возможность быть смиренной, потому что со смирением ко мне приходит много внутренней открытости, сострадания и спокойствия.

Даже не имея никаких гарантий, что мой нарратив - это правда, моя страсть и стремление к трансформации, к возвращению с пути разрушения, на котором я вижу, что мы находимся, ведут меня к постоянному желанию делиться своими внутренними открытиями и приглашать других в них.

Вот что я имею в виду под сложной и переплетенной социальной реальностью. В ответ на все версии нарративов, которые полностью возлагают на нас индивидуальную ответственность, я хочу помнить, что мы не выбираем обстоятельства нашей жизни, где и когда, и с кем мы рождаемся, наше социальное положение, и то, как жизнь разворачивается в более широком масштабе. Все это является для нас внешним. Мы также не можем произвольно изменять структуру нашего мозга, травму, которую мы пережили, и последствия этого, или возможности нашей физиологии во всех её проявлениях. В то же время, в ответ на внешние нарративы, которые изображают нас жертвами обстоятельств и возлагают ответственность куда-то вовне, за пределами нашей сферы влияния, я хочу помнить, что мы никогда не были б так решительны, или никаких изменений бы никогда не произошло с каким-либо социальным порядком. Как я вижу, опять же, мы становимся реальной угрозой существующему социальному порядку только тогда, когда осознаем свою способность выбирать те нарративы, которые делают возможным действие, особенно в тандеме с другими. Поэтому меня втягивает в сознательный выбор тех концепций, которые подчеркивают динамичное взаимодействие свободы и взаимозависимости: признание границ нашего выбора в социальных и внутренних контекстах нашей жизни, и признание в то же время никогда не отсутствующей возможности полного выбора во взаимозависимых отношениях с другими людьми, независимо от условий, в которых мы живем. Эти рамки ставят во главу угла такие элементы, как сострадание, уязвимость, нежность или ощущение трагедии. Когда мы придумываем себе эти нарративы, мы меняем наш опыт. Вместо гнева, страха, вины или стыда мы, скорее всего, будем испытывать тоску, горевание, открытость и любопытство. Мы становимся ближе к нашим близким и менее суровыми к самим себе. Только тем, что меняем свой внутренний нарратив.

Если вы сомневаетесь в этой силе, я приглашаю вас познакомиться с Этти Хиллесум (Etty Hillesum). Этти, современница Анны Франк, около десяти лет старше её, умерла в Освенциме. Она вела дневник. Я считаю её одним из духовных гигантов всех времен, отчасти потому, что её жизненный путь был не в монастырской келье, хотя она и выражала тоску по ней, веря, что при таких обстоятельствах она "возможно, найдет покой и ясность". Как она сама понимала и говорила: "Это не было бы великим подвигом. Именно здесь, в этом самом месте, здесь и сейчас я должна их найти". Здесь и сейчас её жизнь была под нацистской оккупацией в Амстердаме, затем в пересыльном лагере и, в конце концов, в Освенциме. И по мере того, как мир сжимал её, её внутренний мир открывался и расширялся до такой степени, что она смогла проявить полное сострадание к офицерам гестапо, даже когда они преследовали евреев. Она писала в дневнике: "Я хочу быть везде в этом мире, где страдают люди. Я не хочу знать то, что называют безопасностью". Её внутренний путь, без всякой внешней способности изменять свои обстоятельства (и даже с явными доказательствами, что она отказалась, просто потому, что она была привержена сообществу, от другие доступных вариантов, которые увеличили бы её шансы остаться дольше в живых), привели к тому, что она жила другой внутренней историей, чем предписано извне, посеяв в ней семена изысканной способности видеть и чувствовать красоту, позволяющую её душе парить, и жить необыкновенным принятием и внутренним покоем.

В дополнение к той самой свободе, которую дает осознание возможности выбора нашего внутреннего нарратива, выбор собственно его самого часто приводит к еще большей внутренней свободе. Это само по себе не меняет внешние обстоятельства. Внутренняя свобода не заставляет угнетение уйти. Она не меняет искаженное распределение ресурсов в мире. Она не останавливает изменение климата. Она не заставляет войны закончиться. Она меняет наш внутренний жизненный опыт. Это восстанавливает наше достоинство. Это также расширяет наше воображение. В какой-то момент, имея достаточно внутренней свободы, мы получаем возможность выбирать, как нам отвечать миру, вместо использования нашей силы лишь внутренне.

В то время как наш внутренний нарратив вполне может иметь внешние последствия, он является чисто внутренним, и мы часто способны скрывать его от окружающих. Однако выбор того, как мы реагируем, в целом находится на другом уровне, потому что, как только мы действуем, возникает воздействие, и это воздействие вполне может привести к негативным последствиям для нас. Таким образом, есть риск воздействия второй силы. Людей иногда убивают, когда они высказываются. Друзья могут уйти. Работа может исчезнуть. Тем не менее, выбор за нами. Даны только возможные варианты, и масштаб потенциальных последствий для нас, если кому-то не нравятся наши действия. Никто не может заставить нас что-то делать или нет; они могут только угрожать нам последствиями. Несмотря ни на что, мы все равно являемся авторами выбора во всех подобных сценариях. Даже если мы не можем представить себе что кто-то готов пойти на риск, к которому мы сами не готовы, мы все равно можем в полной мере осознать, что возможность так действовать остается навсегда, даже если она совсем незаметна.

Другой аспект трагедии жизни в патриархальных обществах заключается в том, что наряду с широким спектром имеющихся у нас возможностей, как препятствия на пути признания нашей силы выбора, так и связанные с ним риски распределены неравномерно. Что касается препятствий: зачастую чем меньше у нас внешних сил влияния, тем больше травм мы переживаем в жизни, и это делает выбор менее доступным для реализации. Не случайно, что люди, подвергшиеся больше негативному детскому опыту (Adverse Childhood Experiences), имеют худшие результаты даже с точки зрения здоровья, не говоря уже о том, чтобы иметь приносящую удовлетворение жизнь. Подобные травмы лишают нас достоинства, выбора, веры, связи с самим собой и другими. Все они являются важнейшими составляющими человеческой сущности, и все они влияют на нашу способность хорошо жить. По мере увеличения количества исследований, становится очевидным, что негативный детский опыт коррелирует с экономическим и социальным неблагополучием. Преодоление препятствий на пути к выбору является, таким образом, гораздо более важной задачей для тех людей, чья жизнь уже была сильно затронута подобными событиями. При отсутствии доступа к внешним ресурсам, все больше зависит от внутренней способности, в том числе способности к выбору, несмотря на уменьшенную доступность его из-за накопленной индивидуальной и коллективной травмы. И, к тому же, чем меньше у нас внешних ресурсов, тем более выражены риски. В частности, любые действия, бросающие вызов существующему социальному порядку, влекут за собой больше последствий, например, для детей, чем для взрослых; для женщин, чем для мужчин; для темнокожих людей, чем для светлокожих; для людей, подвергающихся дискриминации по религиозным или культурным причинам, чем для тех, кто принадлежит к доминирующей группе.

Никто действительно не может лишить нас силы выбирать, как реагировать. И вполне возможно, что последствия будут настолько выходить за рамки наших способностей, что эта глубокая истина станет болезненно абстрактной, почти бессмысленной. Всё же я считаю, что одно лишь направление внимания на возможность выбора само по себе служит внутренним ресурсом.

Поскольку я так глубоко верю в преобразующий потенциал ненасилия, я хочу использовать его как пример того, как внутренний нарратив, который мы выбираем, формирует наши действия. Один из простых способов описания ненасилия - это выбор определенного нарратива и выбор конкретных действий на его основе. Всякий раз, когда мы видим ненасилие только с точки зрения действий, мы упускаем более глубокие его аспекты, которые возникают из-за той силы, на которую я ссылаюсь. Поэтому Ганди включил в свое понимание ненасилия мысли, слова и поступки, а не только поступки. Диапазон возможностей, доступных нам, увеличивается по мере того, как меняется наш внутренний нарратив. Примеров множество. Поскольку здесь я говорю только о силе одной личности, я включаю две истории о людях.

В книге "Силы, которые есть” (The Powers That Be) Уолтер Уинк (Walter Wink) ярко рассказывает историю женщины, хорошо обученной ненасилию, которая проснулась посреди ночи, чтобы встретить мужчину, незнакомца, собирающегося напасть на нее. Ей удалось свести ситуацию к полному отсутствию вреда. Отправной точкой было её признание того, что её безопасность и безопасность этого человека были переплетены. Это признание является сдвигом в нарративе, которую она придумала себе: сдвигом от того, что есть в культуре в целом - картины борьбы за жизнь между хищником и жертвой. Найдя свой путь из этого нарратива в тот, в котором она видела человечность того человека, который собирался напасть на нее, она смогла выбрать совершенно неожиданные слова и действия, направленные, я полагаю на то, чтобы вывести его из транса видения в ней только объекта. Она начала с того, что спросила его, который час. И это действительно привело к безопасности для них обоих.

Когда я была молодой, я годами мучилась от невозможности что-то сделать, когда мужчины свистели или делали другие жесты в мой адрес. Единственные варианты, которые я могла видеть в этом нарративе, в котором я жила, - это отвести взгляд в сторону, что скомпрометировало бы мою собственную человечность, или вовлечься, что, как я думала, заставило бы меня стать жертвой их замысла. Я ненавидела идею как того, так и другого. Однажды я осознала, что возможен другой нарратив. Я их поняла - внезапно. Они делали единственное, что знали. Они пытались получить то, что не знали, как попросить по-другому: человеческий контакт, связь. В тот момент, когда я поняла это, мне стало ясно, что если бы я ответила их основной потребности, то для них не было бы причин упорствовать в своих действиях. С этого момента, когда я приближалась к местам, где они обычно собирались, я приветствовала их издалека, прежде чем у них появлялось внутреннее отношение, делающее такое обращение с женщинами возможным или даже вероятным. Результат был ошеломляющим. Они улыбались в ответ, говорили несколько слов приветствия, и напряжение никогда больше не возникало.

Когда речь идет о коллективном действии, применяется та же логика: ненасильственные коллективные реакции на условия угнетения становятся возможными, во-первых, благодаря изменению коллективного нарратива: он сменяется от страха и неадекватности к возможности действовать и создавать изменения; от битв “победа или поражение” к видению конечной цели, названной Мартином Лютером Кингом-младшим "Любимое сообщество" - видению воссоздания ткани наших взаимосвязей, являющихся основой нашего социального бытия. Ни один человек не является врагом в этом нарративе. Действия, системы и мировоззрение должны быть преобразованы. Ни один человек не должен быть отброшен на этом пути. Такой нарратив поддерживает наличие множества выборов. Эти выборы поддерживают возможность. Результат всегда неизвестен.